— Пан Вайда, ваш фильм — художественный, насколько сильна в нем документальная основа, насколько он историчен?
— Сценарий написан нашим известным автором Анджеем Мулярчиком. Документы — только начало, необходимая основа. Есть факты, мимо которых польский кинематограф не может, не должен пройти. Существуют фильмы о восстании в Варшавском гетто и Варшавском восстании 1944 года, о 1939 годе (тогда по секретному приложению к пакту Молотова — Риббентропа Польша перестала существовать как самостоятельное государство. — Ю. К.). И не может быть, чтобы Катынь не нашла отражения в художест-венном сознании. Если бы я даже не создал этот фильм, он все равно возник бы… Фильм ни в коей мере не направлен против России: он о том, как совершалось преступление Сталина.
Эта лента о том, как раскрывается страшная правда. НКВД расстрелял в Катыни несколько тысяч польских офицеров, а ведь они могли принять участие в войне против фашистов.
Я, конечно, изучал документы о Катынском деле, переданные Россией. Это документы заседаний сталинского Политбюро, на которых принималось решение. До сих пор недоступны материалы, которые показывали бы, как это все происходило, как было организовано. Я читал отрывки из дневников, найденных при эксгумации останков. Парижский журнал «Культура» опубликовал воспоминания вдов наших расстрелянных офицеров. Это все и составило историческую базу. Можно было сделать документальный, политический фильм, но зритель, польское общество, ждет не этого: необходимо художественное
осмысление, не искажающее исторической правды. Тем более что расстрелом в Катыни история не закончилась — еще были жены и дети. Как складывались их судьбы — фильм и об этом. Я помню, мать рассказывала мне о Катыни, — там погиб отец. Вообще, в Польше практически нет семей, которых не коснулась бы Катынь.
— Катынь коснулась и семьи Кшиштофа Пендерецкого, чья музыка звучит в фильме. Фильм стал для вас обоих в какой-то степени автобиографичным?
— Нет, я избегал этого. В ленте пять новелл, пять сюжетных линий, которые пересекаются. В основе каждой — подлинная история. Большая часть действия происходит в 1945 году, когда одни возвращаются, а другие — нет… Одну из главных ролей играет Сергей Гармаш, совершенно блестящий актер. Я познакомился с ним, когда ставил «Бесов» в «Современнике». Он играет советского офицера, спасающего жену расстрелянного в Катыни поляка. Он прячет женщину, когда ее должны арестовать после расстрела мужа.
— На какую аудиторию вы рассчитываете?
— Это трудный вопрос. Еще несколько лет назад не было интереса к прошлому, молодежь хотела смотреть только в будущее. Молодые актеры — также. Но постепенно произошло осознание того, что без прошлого нет будущего. И я хочу, чтобы «Катынь» посмотрела молодежь. Моя задача — рассказать правду. Есть явления, мрачно знаковые для ХХ века. Их нужно осмыслить и прочувствовать, чтобы не было спекуляций.
— Насколько сейчас ситуация в Польше созвучна вашему ментальному настрою? Придя в 80-е годы в «Солидарность», вы десятилетие спустя ушли из политики. Почему?
— В жизни каждой страны бывают моменты, когда художник не остается в стороне от перемен. Он обязан быть гражданином. И не только в творчестве. Быть может, именно участие интеллигенции удерживает общество в кульминационные моменты истории от перехода к разрушению. Хотя не всегда…Время идеализации прошло. Когда по-явилась «Солидарность», мы думали, что будем быстро идти вперед. А потом выяснилось, что старые болезни сильно въелись в наше сознание. И общество развивается, растет медленнее, чем хотелось бы. И самое страшное, что разочарование могло качнуть маятник времени назад. Старая система огрызалась очень упорно, отчаянно, зло. Я должен сказать одно: мы все понимали, от чего уходим. И это понимание стало залогом движения вперед. Теперь Польша очень изменилась, она становится цивилизованной страной — политически и экономически.
— Когда государство уходит от тоталитаризма, интеллигенции легче быть в оппозиции или петь в унисон с властью?
— Ей трудно остаться интеллигенцией. (Улыбается.) В демократической стране у нее нет необходимости быть монолитной. Но сохраняется, как мне кажется, обязанность показывать ошибки правящих. Интеллигенция потеряла неформальную трибуну — в тоталитарном государстве ее голос был нравственным камертоном среди общего молчания и политических «заглушек». Теперь все не так. И это многих испугало, разочаровало. Но это закономерно и правильно. Нужно существовать в полифонии.